Отрывки из повести “По дороге на Мохамбет”

     Вот так проснёшься однажды ночью — и одолеет тебя кошмар… чёртова степь… чёртова степь… да и не степь это, а такыры… растресканная плоская глина на сотни километров… даже холмиков нет… одни низкие бугорки… редкие травинки и прибитые ветром кустики… плось во все дали… словно больше нет ничего на земле… и твоя скорченная фигурка, лежащая в вагончике посреди этой пустоты… где я, кто я?.. как тебя сюда занесло?.. что ты тут делаешь, человечек?

______________________________

     Супрунов выскочил из двери газика… выпалил вдогон из ружья навскидку… Витька упал, но сразу вскочил и засеменил на четвереньках… полусогнуто… набок клонился… ранен что ли?.. ногу волок… скрылся в тумане… Супрунов побежал за ним и снова выстрелил на бегу.
______________________________

   Они трахались… как-то бесконечно хорошо трахались… она шла и шла к нему… словно пронзить себя хотела… он губами по её волосам водил осоловело… светлые такие, выгоревшие и лохматые от пыли и ветра… её голые груди на своей груди… веяло от неё сильным духом… всем телом был в ней… не слиплись, а безраздельно вошли.
______________________________

   — (Токаш): …Витка Мокшеев там вчира сыдел.
   — (Антон): …он же в тюряге?
   — (Токаш): …вчира бил в сарай… у канал сасем ломаный сарай ест… а он там сыдел… када ужи ветир бил.
   — (Антон): …ну и что тебе об этом печалиться?
   — (Токаш): …в буран прышол… ис аттуда, — рукой на степь показал, — исчо свитло было… но уж буран… нэ приэхал… прышол… ныкто нэ ходыт в буран… и в ломаный сарай сидел.
   — (Антон): …всё ещё там сидит?
   — (Токаш): …нэ…, када сасем тымно стал… к Танкэ пролез… у ней.
______________________________

     А с юга на такыры, то здесь, то там, заползала языками пустыня… неся облака тяжёлой, невыносимой жары… плавно шевеля барханами… размётанная во всю ширь… бесконечно протянув пески и разбросав солончаки… безбрежно уходя вдоль моря до Копетдага и Ирана… унося песок вместе с ветром… и дыша постоянным всепроникающим зноем… иссушающим тело до ощущения бесплотности… сжимающим голову… снимающим с глаз пелену вещей и открывающим видь неверных зыбких горизонтов… пронизываешь взглядом эту жару… словно у тебя появилась неведомая ястребиная зоркость… мозг теперь кипит непрестанно… подолгу останавливается на одном… умеет быть неторопливым и упорным… зной – это наркота.
     И пролётные джины… чалдоны-бездомники… вертятся призрачными вихрями на барханах… шаманят и вольты крутят, жохи заводные… то совсем близко застрочат, а то рассыплются и исчезнут в дрожащем воздухе… облики меняют… за спиной таятся… пребывают рядом незримо… они всегда приходят к путникам в пустыне… да и в степи тоже… стебаются по-всякому, миражи струят и мозги сдвигают набекрень… им всегда чего-то надо… им нравится нас морочить.
Дыши да не дунь,
Гляди да не глянь.
Волынь-криволунь,
Хвалынь-колывань.
(М. Цветаева. Из цикла «Скифские»).
______________________________

     Тут шоферня лихо гоняет по такырам… когда он сухой, то везде дорога… ночью-то держишься большака, накатанной колеи, чтоб в Турцию к утру не умотать… и нет никого на дороге… не должно быть… ну по ночам шоферня гонит за сто… а тут летит тебе навстречу по большаку такой же кирной ермолай… и тоже за сто… влево и вправо можно свернуть – плоский и ровный такыр… однако нет, каждый думает: ты, сука, первый свернёшь… летят светом встречных фар заворожённые… в сиську бухие, конечно… нашли их утром… обугленный, дымящийся скелет двух грузовиков… сшиблись на сумасшедшей скорости… остов покорёженного, обгоревшего металла… со стороны посмотришь – кабина одна… а из неё вперёд и назад по кузову торчит.
______________________________

   – (Самсон): …вот еслы ты кому дабра желашь, то нада сматрет, как делат… если открыто, дак чтоб все знали… да ещё, чтоб он не мог сразу отплатит… то это вэрный способ нажит врага… и чем болше ето твоё дабро, тем хужи для тибя… потому что ты делаиш его далжником… он это панимает, и сначала тэбе спасибо скажит, а патом за какую-нить меличь обидится… и накакает тыбе в калошу… а ты будишь на всех углах петь: ах, какии ниблагадарные луди… дабро сасем не нада делат… а делат нада так, чтоб даже ты сам не знал, что это дабро… словно из рук выпало… а то – не простят… чиловек так хринова устроин, что никада не знаит, гдэ иго дабро… думаеш, он о ползе своей беспокоится?.. да он всегда нэправ о своей ползе… и в грабе он видал твоё дабро!.. ваще не рубит, чё эта такое.
   – (Антон): …Самсон, и без тебя херово… а ты ещё нагнетаешь… ну, скажи, блин, как жить, если – того нет, сего нет, ни х?? нет… а теперь ещё и добра нет?.. Толь, тебе красного или белого?
   – (Ломов): …один хер.
   – (Антон): …Самсон, плесни себе за наш счёт… и тост нам скажи – об чём пить-то теперь, если добра нет?!
   – (Самсон): …за жизинь!.. чтоб ровно тикла, как харошая рика на равнини!
______________________________

   – (Горохов): …баба его озадачила!.. надо же!.. да они нас всю жизнь задачат… первый раз эти куклы малые меня убили наповал в пять лет, когда я обнаружил, что у них в трусах абсолютно ничего нет – пустое место!
   – (Антон): …ну по купальникам-то можно было и раньше догадаться.
   – (Горохов): …какие купальники!.. весьма конкретно… наощупь… у меня в детском садике была «жена»… нам там тихий час устраивали, а кроватей-то у них не было… так они, знаешь чего… навалят матрацев на пол в игровой, накидают одеял и – спите… а мы с ней весь день играли во всякие бегалки и качалки… а потом, отыграв, спать шли вместе… и спали рядом… я как-то задержался, так она заняла мне место возле себя… на самом краю… и потом стала занимать это место каждый раз… других отгоняла, когда они туда улечься пытались… и мы с ней в этот «тихий» час наши штучки под одеялом по-тихому изучали… а потом снова играли в паровозики… она заведовала семафором… и очень радовалась, когда тормозила меня на красный свет.
______________________________

     Буран поднимал в пустыне громадные массы песка, сметал сухую глиняную пыль с такыров и нёс это месиво по плоской равнине, покрывая всё на своём пути мутным тяжёлым облаком… плотной хмарой, безмерно протянувшейся ввысь… закрывающей солнце… и нарастающей со всех сторон… огромной тёмной волной, ползущей над распахнутой покорной землёй… поглощающей всё… ветер, как дикий неистовый зверь, путал направления… кидался, терялся, сумасбродил в пыльной гуще… крепчал и завывал в буй-ном разлёте… ему не было удержу… и не было конца его силе в порывах… но это было ещё только самое начало… а уже подбиралось с трёх сторон огромное пыльное облако… которым их ещё не накрыло… и в нём лютым яром бесновалась буря.
______________________________

   – (Горохов): …сидели тут птички на проводах… великое множество… на сараях, заборах, цистернах и баках… даже на трансформаторе, где череп с костями… но им и череп нипочём… тучно и плотно сидели, курлыкали все одновременно, друг дружку перебивая… шум и гам… посиделки, правилка, разборка и пленум… и вдруг разлетелись все в просторные небеса разными стаями… кто куда… несколько птичек осталось… глядел я, глядел на них – а они всё сидели и молчали… не чирикалось им больше… думали о своей отдельной судьбе.
И вот сижу я – сирота сирот… среди земли, простёршейся во все стороны… одиноко засунутый в свою путаную, кривую душу… никому не нужный… то молчу… а то несу околесицу… сам себе акын, ашуг и баян… и пьют со мной странники и странницы… шатуны и перемётные сумы… всякая босота и живая блошка, которой хочется попрыгать… разноликая чихня, заусенцы и лапиндосы, которые тащат за собой все свои муравьиные отношения… эти разномастные узелки, клубочки, вьюки и шарманки… со всей той белибердой и круговертью, которая зовётся их личной жизнью… с их бесконечными поисками побочных доходов… и неутомимым бегством от побочных отпрысков… с их незакатными рассветами и беспросветными закатами… с их праздничными буднями и весьма будничными праздниками.
За беспортошных и неустроенных… за презревших грошево́й уют в погоне за немалыми башлями… которые им оказались не нужны… потому что никто не знает, что же вам нужно на самом деле… да и трудно найти что-либо такое, чтобы вы не презрели, о, беспощадные стоики… за вас, обуянных могучей тягой к постоянным переменам, которые каждый раз возвращают вас на круги своя… или, проще говоря, к своему кругу… за вас, неутомимые и бестолковые Божьи дети!.. я́ри вам и упоенья!
______________________________

   – (Таня): …а где твоя?
   – (Антон): …уехала.
   – (Таня): …поссорились?
   – (Антон): …без всякой ссоры… взяла и уехала… совсем из города… ей другую работу пообещали.
   – (Таня): …так она что… просто так?.. никогда не бывает, чтоб просто так… что случилось?
    Медленно враскачку заговорил Антон… как они с Лилей в пригород выплыли… и как шли по улицам старой слободки, обстроенной дореволюционными домами… обсаженными обветренными деревьями с ломаными ветками… и как Лиля шла рядом и молчала, не поворачивая голову и не глядя на него… совсем не как раньше, когда она улыбалась и поднимала к нему глаза при всякой фразе… как-то серьёзно всё стало между ними… а потом была лужа, и они разошлись, обходя её по разные стороны… а после так и шли врозь через незнакомые перекрёстки… поворачивали в случайные улицы… вдоль заборов и огородов… мимо кустов и деревьев… по берегу, вдоль Урала… где ступеньки вниз к мосткам у реки… там бабы бельё стирали… до ступенек дошли и остановились… тут Лиля рассказала про Иссык-Куль… что она решила уехать… и рухнуло всё… сразу рухнуло… орал: да ты понимаешь, что они тебя как шлюху берут?!. а она в ответ спокойненько, мол, совсем не так… чуть не тряханул её изо всех сил за плечи, но сердце сжало… опустились бессильно руки… горло свело и язык не ворочался… не мог, не умел отвечать… лишь несколько отрывочных слов выдавил… и всё… пришибло и заморозило его.
______________________________

     Ломов к Танькиному вагончику топал… и Мартьянов семенил за ним на дистанции… орал, в уверенности убывая… где там!.. напролом шёл Толя… бурану в силе не уступая… добрались… всё тот же – заколоченный досками вход в вагончик… Ломов доски с гвоздями руками гневно рвал… и отлетали доски… длинными кривыми гвоздями щерились… орал Толька на всю улицу благим матом:
   – …где ты, сука в ботах!.. где этот твой недо?бышь!.. секель оторву!
     С натугой доски рвал… всё ж некоторые прибиты были надёжно… пополам доски лопались… обломки в стороны крутил и отрывал… внутрь, в просвет влез… себя о рваные края обдирая… и сразу там шум какой-то… удары… топот… движуха.
     Выпал Ломов наружу… наотмашь на спину рухнул… приподняться хотел, но не мог встать… ползал как-то по земле криво и коряво… бока меняя… руками опору искал… напрягся было, себя подымая… и тут заохал, захрипел, вытянулся на спине… голову щупал… дышал громко… и Мартьянов увидел, как идёт кровь из его головы… бросился к Ломову… в волосах сбоку тёмное пятно расплывается… и ямка виднеется… вдавленная ямка… с кровавой темнотой внутри… намокшие волосы внутри этой ямки… башка пробита!
______________________________

   – …мне Рахим так и сказал: в шляпе ты будешь или нет – неважно… всё равно в пустыне не почувствуешь солнечного удара… а упал – и всё!.. ты мясо… почти так и вышло… меня прямо как с мозгов увело, ноги подкосились… не помню, как полз… наобум и наугад куда-то… песок насквозь до костей жёг, а я полз… от солнца стал совсем слепой… ясен пень… жмурься не жмурься… оно сквозь веки слепит… а веко чуть раззявишь – вокруг белёсая рыба-вода плескается… ни хера бы не дополз, но подобрали меня.
______________________________

     Дали вод под тобой… шёлковое шевеленье пустынь… лица прозрачные… как облака… проходят мимо, не задевая… река такая сумеречная… плавно несёт… ты бы спал до утра… но откуда-то дальним шорохом вернулось то, что ты давно потерял, – звериное ночное чутьё… даже не чутьё, а предчувствие… наитие… которое сильнее разума и умеет проникать дальше и глубже, чем зрение и слух.
     И ты проснулся ночью, когда не было ни шороха, ни звука… ты проснулся потому, что знал – они рядом… казалось, их близость овевает… дуновением дышит… в тишайшей тишине, без шорохов и звуков… бледный лепень от них шёл… стылая хижа… и ты снял ружьё с гвоздя…
     В тёмной прихожей неслышным ведуном стоял… слушал… хоронился у края окошка… одним глазом выглядывал наружу… прижавшись к раме… ждал их, чувствуя невесомость ружья в руках… первый раз за весь день у тебя было спокойно на душе… ты знал, что надо сделать.
     Никакого звука не было… а они появились… тенями сперва… и вьяве… неторопливо… ты не открыл окно… отступил вглубь… в темноту… и стрелял сквозь стекло… раз, два, три… ты рассмотрел уже после выстрелов, как грубо на них были зашиты медвежьи шкуры… это были не медведи… может и люди… или не совсем люди… ибо порскнули как-то коряво прочь… в непроглядную темь… один из них упал… и остался лежать… второй зашатался, сделал несколько неверных шагов и, ковыляя, скрылся за туманом… уходил пригибаясь… раненый, сука.
     Ты не пошёл смотреть на убитого… потому что вдруг понял, что Юрки всё ещё нет… уж день как нет… не вернулся… когда засыпал, тебе казалось, что он где-то рядом по тропке плетётся… сейчас войдёт… но он не вошёл… а эти – то ли медведи, то ли люди… они пришли ещё за кем-то… после Юрки… и теперь ушли ни с чем… в глухую ночь, закутанную туманом… в ночь, где люди опаснее зверей… поэтому у них прикид такой – звериные шкуры… в ту тишину, где нет ни крика, ни шороха… а если и был крик, то сразу проглоченный волчьей чащобой… захлёстнутый шелестом лавины листьев… потому что здесь исчезают люди и звери.
     Тот, в шкуре… аж обернулся, когда ты всадил в него… его перекошенный рот… в медвежьей пасти… и сырой туман их комом окутал… повис за ними… как напустили откуда-то… чтоб их спрятать… укрыть… тот самый туман, что застыл в Юркином горле… чтоб он не смог крикнуть… когда они его тащили обмотанного… забормоченного… в такой тишине обязательно должен быть крик… сидел бы и ждал всю оставшуюся ночь… но ты почуял этот липкий туман… и понял, что в нём не будет крика.
______________________________

     Битков одну руку вынул… вторую в кармане держал… как-то неласково глядел на Антона… медленно двинулся в его сторону… Антон рукой за кузов схватился, лихорадочно соображая: нож у него там во второй руке… нож, сука!.. в кабину к топору не успею… есть железяки в кузове… в инструментальном ящике… но там замок… приморозило внутри… ноги ослабли… в жар бросило… вспомнил про Витькин нож в кармане… сунул туда руку и плотно сжал рукоятку.
   – (Битков): …еси ты думаешь, что чё видел… так передумай… и не дай Бог засеку тебя на подбросе… помни, что кроме тебя некому… всосал?.. езжай отседа с куклой своей… быстро езжай!
____________________

© Борис Вельберг, 2021. Все права защищены

____________________